Елена Игнатова - Загадки Петербурга I. Умышленный город
Время в Петербурге течет так, что можно соскользнуть в реку прошлого и, хлебнув его ледяной воды, увидеть небо 14 декабря над Сенатской в магическом круге (или круге оцепления) у Медного всадника… Медный всадник — хранитель города. В 1812 году, когда Наполеон захватил Москву, из Петербурга решено было вывозить все ценное. Медный всадник должен был отправиться на север водным путем. Но к Александру I явился горожанин, майор Батурин, и рассказал, что во сне ему явился основатель города и велел передать императору, что, пока памятник его стоит на месте, город никогда не будет захвачен врагом. Медный всадник остался на своем постаменте. Поверье об охранителе города не забылось. В годы Отечественной войны, во время блокады Ленинграда монумент был надежно укрыт от обстрелов, но оставался на Сенатской площади. И сейчас Медный всадник, застывший на лету на вершине «Гром-камня», — центр одного из самых пронзительных петербургских пейзажей.
В рассказе о Петербурге его первых десятилетий мы говорили главным образом об императорском дворе, об аристократии, то есть о привилегированной части горожан. Что можно было сказать о жизни нескольких поколений бесправного городского населения, находящегося на положении, напоминающем положение каторжан?
Но к середине XVIII века картина постепенно меняется. Начинает складываться понятие «петербургский житель», у столицы появляется свое, особенное лицо. В «Описании российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного» (1794) И. Г. Георги говорит уже о типическом характере его горожан.
«Гостеприимство есть отличная нравственная склонность санкт-петербургских жителей всех классов… Склонность к переменам и предпочтение всего нового в жилищах, одеянии, обычаях, часто также в дружбе и любви показывается у многих в великой степени… Редко найдется большой город, в коем бы более начатых предприятий остались неоконченными, как здесь… Страсть к чинам и достоинствам здесь более царствует, чем в других местах… В обхождении никогда или токмо случайно спрашивается о природе незнакомой особы, но о чине, по которому и образ приема определяется… Склонность к сластолюбивой жизни и роскоши… видна в жилищах, столе, одежде, обхождении у людей всякого звания и происхождения и почти везде… В женском поле царствует всеобщее честолюбие и чувствительность.
Противоборствующие крайности здесь не менее видны, как то думают о Лондоне. В нраве здешних жителей видны удивительные противоположности. Наибольшая деятельность с напряжением всех сил… не токмо при важных, но и при малых предметах… и леность, равнодушие при важнейших делах. Наичувствительнейшее, страстное участие, принимаемое в более или менее важных случаях или приключениях других, часто совсем чужих; и холодное равнодушие при великих происшествиях… потере великих особ, даже… при собственной потере. Склонность к исступлению, загадкам о просвещении духа и отвращение от него; так, например, Калиостро здесь первый удар получил. Пренебрежение и почитание денег… нежность между людьми, которая и в жарком климате более быть не может, — и люди, находящие удовольствие, выходя из бани, в коей от 32 до 34 Реомюровых градусов жару, валяться в снегу при 10 градусах стужи; токожде бабы… кои при 20–25 градусах, в обмерзлых совершенно платьях три часа и более, стоя на льду, на Неве белье полощут.
Самое распространенное неограниченное веротерпение при великом числе весьма смешанных жителей. Единодушно почитают жизнь веселую и приятную, по крайней мере спокойную и беспечную весьма важною. Ни в каком большом городе… самоубийство столь редко не бывает, как здесь… всякий, даже и самый странный человек легко может найти несколько сходных… друзей… Все сии и прочие свойства… основываются на смешении жителей различных племен, званий и состояний и на том, что почти единственно в столице в скором времени счастие свое соделать можно».
Конечно, многое в этом опыте описания нравов выглядит наивным. Если «загадки о просвещении духа» вроде опытов Калиостро в столице успеха не имели, это свидетельствовало скорее о здравом смысле горожан, нежели о недостатке просвещения. Но в описании Георги важно то, что понятие «петербуржец» уже приобретает конкретные черты. Со временем характер его будет меняться, литература следующих двух столетий запечатлеет другой облик петербуржца — но он всегда будет ярко очерчен, характерен — он «иной», нежели прочие российские люди. И сам город в сознании русских уже отличается стилем жизни, архитектурой от остальной России, как строгая гармония творений Камерона, Кваренги — от облика привольно раскинувшейся Москвы.
Какими же стали горожане? Во-первых, более образованными. В 1781 году в Петербурге было открыто семь государственных начальных школ, в которых бесплатно обучались дети мещан, купцов, солдат. В столице выходило несколько литературных журналов, и если поначалу издатели бесплатно вручали подписки, чтобы как-то привлечь читателей, то вскоре появились и читатели, и подписчики.
В 1763 году открыта первая выставка работ воспитанников Академии художеств. Академия художеств была единственным учебным заведением в Петербурге, в которое в исключительных случаях принимали крепостных. Для многих талантливых разночинцев и особенно крепостных попасть в Академию было заветным желанием: ведь выпускники ее получали не только свободу (если они были крепостными), но и дворянство!
А в 1775 году Академия наук праздновала свое пятидесятилетие. На ее выставке в Петербурге была представлена, в частности, работа знаменитого механика-самоучки И. П. Кулибина — модель одноарочного моста через Неву. Комиссия одобрила ее… но мост не построили. Такая же участь постигла большинство его изобретений.
А директором Академии наук в 1783 году стала женщина, княгиня Е. Р. Дашкова — случай небывалый. Дашкова — участница екатерининского переворота, известная широкой образованностью, умом, энергией и крутым нравом. Ее правление оживило деятельность Академии, обремененной долгами и злоупотреблениями администрации. На первом заседании Академии наук Дашкова говорила о своих планах: «…Мы обязаны совместно исправить эти беспорядки и пользоваться самым простым и быстрым средством к тому, то есть бережно хранить все имущество Академии, не расхищая и не портя его; твердо решив сама не пользоваться ничем от Академии, я объявила, что не позволю этого делать и моим подчиненным». Благодаря усилиям нового директора Академия выплатила свои долги, увеличилось число учеников академической гимназии, издания Академии стали окупаться. В своих «Записках» Дашкова вспоминала: «…Я увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами… Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных дворян и молодые гвардии унтер-офицеры».
В том же 1783 году она возглавила новое, только что созданное учреждение — Российскую Академию, предназначенную для научного исследования русского языка и литературы. Российская Академия блестяще выполнила свое предназначение: через десять лет она завершила выпуск «Словаря Академии Российской» — первого толкового словаря русского языка.
Литература стала предметом всеобщего увлечения: сама императрица сочиняла пьесы и сказки; писали придворные и чиновники; полководец А. В. Суворов присылал в столицу рифмованные реляции о победах. По всеобщему признанию, лучшим современным российским поэтом был Гавриил Романович Державин, «певец Фелицы».
Другое увлечение горожан — театр. Зрители заполняли огромный зал Большого театра (он находился на месте нынешней консерватории) и зал Вольного российского театра на Марсовом поле. Столичная знать составляла публику Эрмитажного театра, простонародье — публику Всенародного театра на Малой Морской улице. Особенной популярностью пользовались комедия и опера. В 1782 году в Вольном театре состоялась премьера комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль». Она так восхитила зрителей, что вместо цветов они забросали сцену своими кошельками.
А вот постыдное зрелище публичной смертной казни за предыдущее царствование было забыто настолько, что когда 15 сентября 1764 года на Сытном рынке Петербургской стороны был казнен офицер В. Я. Мирович, пытавшийся освободить свергнутого Елизаветой императора Ивана Антоновича, то «народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не привыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились», — вспоминал очевидец казни Г. Р. Державин.
Петербуржцы много читали. К их услугам был целый ряд книжных лавок: русские книгопродавцы торговали в основном русской и переводной литературой, а иностранные книги были в большом выборе у немцев-букинистов. Немецкое население столицы все увеличивалось. В 1786 году к немецкой общине Петербурга присоединились новые переселенцы, построившие поселок на правом берегу Невы, напротив села Рыбацкое.
